Мы летели над Якутией весной 93-го, и она возникла внезапно – идеальная стена. Не гряда скал, не игра света на снегу. Стена. Белая, бесконечная, высотой с многоэтажку, уводящая взгляд за самый горизонт, туда, где закат красил снежное безмолвие в старую медь.

На пятой минуте этого сюрреалистичного зрелища холодная мысль пронзила сознание: это не природа. Слишком ровная. Слишком… правильная. Она пересекала хребты и долины с безжалостной прямотой, будто гигантское лезвие прошлось по лику земли. Метров пятьсот в высоту, на глазок. Ни окон, ни швов, ни малейшего намека на конструкцию. И конца ей не было видно. Ни слева, ни справа – только прямая линия, теряющаяся в перспективе. Как будто мы, случайные путники в небесах, подглядели нечто абсолютно не предназначенное для чужих глаз.

Тогда, в 93-м, небо над Якутией было иным – тихим, чистым, наполненным гулом тишины, если такое возможно. Мы шли рейсом из Нерюнгри в Тикси. Январь, минус сорок за бортом, но лётная погода. Шли низко, километра три, ниже обычных эшелонов – то ли из-за погодных условий, то ли по старой привычке пилота. И я увидел Ее.

Сначала – мираж. Горизонт плывет, солнце слепит, мозг достраивает несуществующее. Но чем ближе мы подходили, тем явственнее становилась истина. Это была Стена. Настоящая. Ровная, как вычерченная циркулем и линейкой, белая, почти без теней, но при этом обладающая странной, не снежной плотностью. Она не отражала свет – она его поглощала.

И самое пугающее – она никуда не вела. У нее не было начала. Не было конца. Просто Стена. Абсолютно прямая линия, прочерченная по поверхности планеты. Линия, видимая лишь с такой высоты, уходящая в бесконечность. Без окон. Без ворот. Без изломов. Она не огибала рельеф – она пронзала его, врезаясь в склоны гор, пересекая русла замерзших рек, не отклоняясь ни на йоту. Как бетонный монолит, воздвигнутый титаном, или граница миров.

Штурман, Федя Семенов, первым нарушил гнетущее молчание в кабине, его голос был непривычно тих: «Вижу… Слева по борту». Я лишь кивнул, не в силах оторвать взгляд. Тишина сгущалась, будто мы оба боялись вслух признать реальность увиденного. Стена скользила под левым крылом, и я машинально, почти неосознанно, взял ручку на себя, слегка накренив машину для лучшего обзора. Сверху вниз, а она все равно возвышалась исполинским барьером, режущим землю пополам. Полкилометра вертикали абсолютно чуждого, белого ничто.

Что делать? Докладывать? А что сказать? «Вижу гигантскую стену посреди якутской глуши»? В 93-м? На излете Союза, в хаосе развала? Нам бы не поверили. Или поверили бы – и тогда начались бы допросы, проверки, отлучение от полетов. Летать тогда можно было, только не задавая вопросов.

Я схватил свой верный плёночный «Зенит», всегда лежавший в сумке. Щелк. Щелк. Щелк. Пару кадров общей панорамы, один – крупнее, когда Стена была почти под нами. «Хоть что-то останется», – подумал я. Успокаивал себя: вот вернемся, проявим, покажу Феде, может, брату в геодезии… Разберусь.

Разобраться не удалось. Пленка, проявленная в крошечной лаборатории аэропорта, преподнесла леденящий сюрприз. Три кадра Стены – сплошное, ярко-белое, переэкспонированное пятно. Как будто в момент съемки в объектив ударила мощнейшая вспышка. Остальные кадры – аэропорт, лица коллег, пейзажи – были идеальны. Только Стена оказалась неуловимой для пленки.

Через пару дней, не в силах держать в себе, я рассказал брату, работавшему в НИИ прикладной геодезии и картографии. Его реакция была неожиданной. Он долго молчал, потом сказал с непривычной жесткостью: «Забудь. И никому больше не рассказывай. Ни слова». На следующий день он принес карту. Старую, топографическую, гриф «Сов. секретно» аккуратно срезан, но дата – 1971 год. Он ткнул пальцем в район севернее Верхоянского хребта. «Вот этот квадрат. У нас он… пустой. Даже спутники ничего не видят. Сплошная засветка. Маскировка. Затерто». Разговор на этом закончился. Больше мы к нему не возвращались. Но его слова и этот белый квадрат на карте легли тяжким камнем на душу.

Через год грянул гром. В тот самый квадрат отправился вертолет МИ-8 с группой ученых – геологов, кажется, или геофизиков. Как нам позже шептались по курилкам, они не долетели. Экипаж запросил экстренную посадку из-за «внезапно испортившейся погоды» – якобы снежный заряд и нулевая видимость. Странно: по всем сводкам в тот день стояла идеальная, морозная ясность. Вертолет нашли через сутки, недалеко от места вынужденной посадки. Пилоты отмалчивались, лица серые, глаза пустые. Ученых… увезли отдельно, быстро и тихо. Говорили, один из них, молодой парень, позже пытался опубликовать статью о «необъяснимом геологическом феномене». Статью «завернули» на самом верху, без объяснений. А сам парень вскоре уволился и исчез.

Спустя годы, уже в новом веке, я, движимый старым страхом и любопытством, открыл современную спутниковую карту. Интернет, высокое разрешение. Я нашел тот район. И знаете что?
Там не было ничего. Совсем. Только бескрайние белые просторы, темные пятна горных массивов, извилистые нити рек. Никакой Стены. Ни малейшего намека на гигантскую прямую линию, разрезающую ландшафт. Как будто ее и не было. Как будто все, что я видел, что снимал (вернее, не смог снять), о чем говорил с Федей и братом – было коллективным бредом, игрой света и тени на краю сознания.

Но я помню. Помню ледяной ужас, смешанный с изумлением. Помню абсолютную, противоестественную геометрию Стены на фоне хаотичной красоты дикой природы. Помню молчаливый кивок Феди, его расширенные зрачки. Он помнит. Помнят еще двое, кому я, сломленный молчанием карт и белизной пленки, рассказал позже – они, летящие на Ил-76 в 97-м по другому маршруту, но севернее, тоже видели ее. Мельком, в разрыве облаков. Ту же бесконечную белую линию. У них тоже не осталось ничего – ни координат (приборы «плясали»), ни фото (цифровая камера выдала ошибку).

Все, что осталось – это память. И страх, который не рассеялся с годами, а лишь ушел глубже, стал фоновым шумом души. Потому что вопросы, которые она породила, не дают покоя. Кто? Кто мог воздвигнуть нечто подобное в безлюдной якутской глуши, да еще в таких масштабах? Зачем? Какая цель у стены, которая не защищает, не огораживает, а просто… есть? Что по ту сторону? Пустота? Или нечто, для чего и потребовалась эта немыслимая преграда? Или, что страшнее всего, мы находимся по эту сторону, а Стена защищает кого-то другого от нас?

Но самый жгучий вопрос, который сводит с ума: почему никто не говорит? Почему карты врут? Почему спутники не видят? Почему свидетельства стираются, а свидетели замолкают или исчезают? Эта вселенская тишина вокруг факта, который должен был перевернуть все представления о мире, пугает куда больше самой Стены. Она – не просто камень и лед. Она – воплощенное Молчание. Граница не только в пространстве, но и в познании. Запретная черта, переступить которую – или даже просто увидеть – значит навлечь на себя неведомую кару или погрузиться в бездну безумия.

Иногда, в особенно ясные зимние ночи, глядя на звездное небо, я ловлю себя на мысли: а вдруг она все еще там? Невидимая, неуловимая для приборов, но реальная. Ожидающая. Или… наблюдающая. И тогда старый страх, холодный и острый, как якутский мороз, сжимает сердце. Потому что если Молчание когда-нибудь решит заговорить – что оно нам скажет? И захотим ли мы это услышать? Занавес изо льда и тайны все еще опущен, и за ним – абсолютная неизвестность. А мы, жалкие муравьи на лике планеты, даже не знаем, кто его держит.

Поделитесь в вашей соцсети👇