Он клялся: своими глазами видел. На старом, потёртом временем кирпиче, вынутом из царской кладки в мае 1952 года, было отчётливо, будто только вчера, выжжено — «1991 ГОД / НГ-3». Никакой краски, никакой гравировки — именно оттиск, как заводское клеймо. Шрифт — ровный, как по линейке. Рассказывал он без лишнего пафоса, скорее с недоумением: да, чудно, да, в голове не укладывается. Но факт — этот артефакт держали в руках все в их бригаде. Потом приехали люди в строгих штатских, начали сносить здание бульдозерами, не разбирая по кирпичику, и наложили строжайший запрет на разговоры. Не из-за мистики, уверял он, а просто потому, что никто не мог понять, как такое вообще могло там оказаться.

Поведал мне эту историю мужик, с которым мы как-то в восьмидесятых собирали вагон-бытовку на новом участке. В перерыве, за разговорами, он и выдал. В 1952-м он был в бригаде, разбиравшей старую дореволюционную ткацкую фабрику где-то в Костромской области, километрах в двадцати от города, в сторону леса. Деревню, возле которой она стояла, уже не вспомнить — говорил, давно её стёрли с карты.

Фабрика, по его словам, была солидная, ещё царских времён. После Гражданской всё пришло в упадок: стояла полуразрушенная, крыши провалились, кирпичные трубы покосились. Весной пятьдесят второго их бригаду направили разобрать руины подчистую, расчистить место под новую стройку — то ли комбинат, то ли жилой посёлок, точно не знали.

Работали споро. Кирпич старый, но добротный, шёл на стройки или фундаменты. Мужик клялся, что никакой чертовщины поначалу не было. В бригаде человек восемь, да прораб из райцентра — дотошный мужик, но без лишнего начальственного гонора. Жили в вагончике рядом, топили буржуйку, варили баланду, работали молча, по привычке.

А потом началось. Первым странный кирпич нашёл Лёха. Сколачивал кладку в углу бывшей ткацкой мастерской. И вдруг — вывалился кирпич. Обычный на вид, старый, но на ребре — чётко, как на станке, выдавлено: «1991 ГОД / НГ-3». Не нацарапано, не намалевано — именно оттиск в глине, будто форму для него только вчера сделали. Шрифт — казённый, ровный. Кирпич древний, а надпись — будто свежая. Подивились, пожали плечами: наверное, ошибка на заводе когда-то. Отнесли прорабу. Тот покрутил в руках, нахмурился, велел помалкивать и унёс в свою конторку-бытовку.

Назавтра — ещё один такой же. Потом — целая связка в кладке, штук семь подряд с той же роковой маркировкой. А один был… особенный. Не просто с надписью. Он был будто обожжённый изнутри, поверхность — гладкая, почти глянцевая, не пористая, как у обычного кирпича. Мужик уверял, что держал его в руках — и он был ощутимо тёплым, как будто только из печи, хотя стоял ранний май, и в развалинах было сыро и холодно. От него веяло чем-то… нездешним.

На четвёртый день приехали двое. В хороших, но неброских костюмах, вежливые, но глаза холодные, оценивающие. Сразу видно — не местные, не из райцентра. Один с кожаной папкой, другой с «Зорким» на шее. Никаких объяснений. Прошли по участку, что-то тихо спросили у прораба, сфотографировали место находки, забрали странные кирпичи и укатили, оставив за собой тяжёлую тишину.

Работу не остановили, но прораб собрал всех и сквозь зубы процедил: любая находка, хоть чуть выбивающаяся из ряда — немедленно ему, без обсуждений. И пошли они не только кирпичи. Где-то в щелях старого, провалившегося пола нашли вбитую медную табличку — потёртую, позеленевшую, но с ясно читаемыми цифрами, похожими на инвентарный номер. Откуда ей там взяться? Её тоже мгновенно изъяли.

Апофеоз наступил на седьмой день. Колька, долбивший верх кладки над полуразрушенной аркой, выбил кусок — и за ним обнажилось нечто. Не кирпич, не дерево, не бетон. Прямоугольный блок из какого-то тёмного, плотного материала, похожего на шифер, но тяжелее и прочнее. И на нём — всё те же зловещие буквы: «1991 ГОД / НГ-3», только шрифт крупнее, жирнее.

Прораб примчался сам, молча осмотрел, что-то быстро записал в потрёпанный блокнот, приказал всем отойти подальше и не совать нос. К вечеру участок оцепили. А на следующее утро нагрянула техника. Половину ещё стоявших фабричных корпусов начали крушить тракторами с ковшами, не разбирая, а сминая в щебень. Рабочих в спешке перебросили на другой объект, выдав расчёт и суровое напоминание о запрете болтать.

Мужик говорил, что никто особо не возмущался — платили исправно, работа есть работа. Но осадок, чувство глубокой нелепости и тревоги, осталось. Он клялся, что вспоминал тот кирпич не раз, особенно в лихом 1991-м, когда по всем экранам катился развал Союза. Шутил тогда горько: «Вот и пригодился наш кирпич-пророк».

А недавно эта история всплыла в памяти снова. Рылся я в старых бумагах и наткнулся на пожелтевший план той самой фабрики — копия, завалявшаяся с тех времён. И, представь, в том самом углу, где Лёха выбил первый странный кирпич, чьей-то рукой было выведено карандашом: «Место бывшей котельной. Не разбирать вручную».

Вот так. Странно. И не похоже на сказку. Тот мужик был серьёзный, из бывалых, не пустозвон. Да и выдумывать ему было незачем — просто наболело, видно, за долгие годы. А у меня теперь вопрос висит, как тот тёплый кирпич в руке: кто? Зачем? И главное — как это могло оказаться в стене, сложенной за десятилетия до рождения этих дат? И что скрывала пометка «не разбирать»?..